Sarkel

Донские сюжеты Ивана Болдырева.

Е. Бархатова.

Какой статус – фотографа-профессионала или фотографа-любителя – престижнее? Какими критериями он определяется?   

   Судя по рассказу заведующей отделом эстампов Государственной Публичной библиотеки им. М.Е. Салтыкова-Щедрина Елены Бархатовой, споры на эту тему начались сразу же после изобретения самой фотографии. Актуальны они и сейчас.   

   Мне представляется, что для Ивана Васильевича Болдырева – фотографа-любителя, изобретателя и путешественника – суть этого спора была несущественна. Узнавая о нём подробнее, понимаешь, что, будучи изобретателем, стремившимся технически безупречно запечатлеть увиденное, он, прежде всего, был человеком высоких нравственных качеств – преданным делу, необычайно трудолюбивым, бескорыстным, умевшим тонко чувствовать поэзию жизни. Именно в этом – его истинный, высший профессионализм!   

   Болдырев был очень беден, потому что не коммерческие рычаги стимулировали его творчество. Вот и приходилось ему самому создавать объективы – и широкоугольный с большой глубиной резкости, и особой светосилы, работающий при свеча. А к нему затвор, да такой, что можно было снимать из окна движущегося поезда. А если бились хрупкие стеклянные негативы, то появлялась прозрачная смоловидная плёнка!   

   Но признания в России у него не было, равнодушными оставались коллеги… Увы, всем известно, что «нет пророка в своём отечестве».   

   Я держу в руках фотографии мастера, жившего сто лет тому назад. Они мне близки и кажутся очень современными по своим техническим и художественным качествам, помогают увидеть неизвестное прошлое, понять творческие корни современной фотографии, но главное, и, пожалуй, самое интересное, — ощутить историческую профессиональную преемственность, общность проблем и забот.

Н. Рахманов. 

У каждого мастера, наверное, есть главное произведение, по которому судят о нём потомки. Для фотографа прошлого века Ивана Васильевича Болдырева (1848-1898) им стала целая серия – уникальные донские сюжеты, сразу же замеченные публикой, оценённые Д.И. Менделеевым и В.В. Стасовым, закупленные Русским географическим обществом и Императорской Публичной библиотекой.

Но счастливая судьба кадров, запечатлевших повседневную жизнь этих родных для Болдырева мест, была мало похожа на полную лишений, драматическую судьбу их автора – настоящего подвижника русской фотографии.

Самостоятельный путь одарённого экспериментатора-дилетанта совпал с организацией фотографического отдела Русского технического общества – события тем более важного, что фотография долго не имела самостоятельного статуса и присоединялась в Обществе к отделу химических производств и металлургии.

Созданный энтузиастами, новый отдел должен был развивать фотодело, а его обширная программа предусматривала совместную работу учёных и фотохудожников, сообщения об оригинальных исследованиях и открытиях в России и за рубежом, постановку технических опытов, устройство выставок, создание комиссий для аттестации изобретений и многое другое.

Первое публичное собрание так называемого V Отдела состоялось 28 апреля 1878 года и было посвящено как раз итогам одного из опытов и именно Ивана Болдырева – перспективной съёмки новым объективом. Она состоялась в павильоне известного петербургского фотографа А. Деньера.

«Результат признан замечательным. Присутствовавшие на опыте лица разместились кто как и где желал… фотографический аппарат отстоял от первого плана в 6 аршинах (*), от последнего в 20 аршинах, и несмотря на такие трудные условия, в 25 секунд получено вполне резкое изображение всей группы, с полным соблюдением перспективы… Тут же были показаны снятые г. Болдыревым группы и типы из жизни донских казаков, составляющие целую коллекцию, кажется, имеющуюся в Императорской Публичной библиотеке»,

— читаем мы в журнале «Обзор графических искусств».

(*) – аршин (4 четверти; 16 вершков; 28 дюймов) = 711,2 мм (прим. ред.).

Всё верно в этом комментарии… Про разместившихся в павильоне непременных членов комиссии – кстати, на сохранившемся снимке рукой В.В. Стасова многие из них указаны поимённо, например, патриарх русской «светописи» С.Л. Левицкий, картинно подпирающий рукой лоб, А.И. Деньер и сам председатель V Отдела, величественный генерал-майор Д.Г. Биркин. Верно и про аршины, и про снимки донских казаков, которые стараниями В.В. Стасова оказались в Публичной библиотеке.

Неверным было только то, что «результат признан замечательным». Наоборот, маститые судьи сочли изобретённый И.В. Болдыревым объектив самым обыкновенным, а предложенный Иваном Василевичем способ многоплановой глубинной съёмки – уже открытым А.О. Карелиным, В.И. Срезневским и Д.С. Лаптевым.

Эта первая, обманувшая ожидания самоучки Болдырева, встреча со столичными профессионалами, в отличие от него хорошо знавшими последние технические новинки русской и европейской фотографии, стали началом его многолетних, полных непонимания взаимоотношений с фотоотделом Русского технического общества. Отношений, в которых наивная радость неопытного, не имеющего серьёзного образования первооткрывателя, будет часто сменяться разочарованием, когда безжалостная экспертиза обнаружит давно существующие и придуманные другими изобретения и усовершенствования.

Вот и тогда, честно проведя классический «лабораторный» опыт, выверив аршины и секунды при съёмке, проверив резкость планов, глубину перспективы и отчётливость представленных отпечатков, коллеги не заметили, может быть, самого главного – их незаурядной художественности.

Между тем, на фотографиях царила жизнь – пёстрая, красочная, изменчивая, знакомая фотографу с детства. Шумел богатый базар Цымлянской станицы (так правильнее, прим. ред.), в хуторе Гнутовом собирались казаки на сход, местные казачки водили праздничный хоровод, в будни стригли овец, провожали сыновей на службу.

Сын рядового казака Донского войска, мальчиком живший у деда в пастухах, потом учившийся на писаря, занимавшийся в юности починкой часов, Болдырев как никто знал жизнь родных станиц. И не просто знал, но умел увидеть её своеобразие, точно выбрать сюжет, «выстроить» его и снять так, что невольно чувствовалось приволье этой выжженной земли, слышался звонкий ярмарочный шум, верилось в мудрость старика, у которого он записывал казачьи песни.

Но запечатлеть эту настоящую, подлинную, а не срежиссированную в павильоне жизнь, как хотелось начинающему автору, было тогда технически очень трудно. В памятную встречу в Новочеркасске с учениками Академии художеств у Е. Черепахина (в его мастерской, уехав в девятнадцать лет из станицы, он освоил азы фотодела), услышал он слова:

«Как было бы хорошо, если бы фотография достигла того… чтобы можно было снимать в комнате группы и портреты с передачей линейной и воздушной перспективы… Слова эти, — вспоминал фотограф, — так засели в моей голове, что я по окончании ученья целые ночи просиживал, перекладывая объективные стёкла в картонном патроне – комбинируя их,.. не имея при этом никакого понятия об оптике… В 1870 г. я из объективных 2-х дюйм<ового> диаметра стёкол составил универсальный объектив, которым в летнее время в одной из станиц и начал снимать с публики»

(из брошюры «Изобретения и усовершенствования  по фотографии, сделанные И.В. Болдыревым» 1883 года).

Были эти портреты и группы в комнатах. Земляки перестали  дичиться, цепенеть перед аппаратом, притерпелись к опытам хорошо знакомого им юноши.

По возвращении в Новочеркасск Иван случайно знакомится с гастролировавшими столичными актёрами – О.А. Правдиным, А.П. Ленским, А.Я. Бельской, с которых «снимал фотографии». Они с пониманием отнеслись к проблемам провинциального энтузиаста «светописи» и даже внесли за него в казачью казну восемьдесят пять рублей – взнос, освободивший Болдырева от обязательной службы «в поле».

В конце 1872 года он переезжает в Петербург и обосновывается там надолго – работает сначала ретушером и помощником в фотографии А. Лоренса, посещает в свободное время рисовальную школу Общества поощрения художников. И так увлекается, что вскоре оставляет своего хозяина и поступает вольнослушателем в Академию художеств, окончательно уволившись из Донского войска и выйдя в отставку.

Именно в эти годы, уезжая летом на родину, Болдырев особенно много снимает «типы казаков». У художника М.Ф. Каменского Иван покупает привезённый из Флоренции дорожный фотографический аппарат, размещавшийся в двух тяжелых сундуках. Он был очень неудобен для перевозки, но зато давал редкостный по тем временам широкоформатный снимок «на целую пластину». Изменив комбинацию стёкол в объективе (об этом как раз шла речь в начале нашего рассказа) и приспособив в съёмке на пленэре, он получил идеальное, по его мнению, устройство.

Работая на причудливой конструкции из привозной техники и самодельной оптике, Болдырев создал свою знаменитую серию донских снимков. Снимков, в которых фотограф-самоучка ставил себе задачу настоящего художника. Не просто бытописателя, фиксирующего географические или этнографические подробности, но мастера «искусства светописи», которое ориентировалось на идеалы и проблемы «высокой» живописи.

Не только скромный начинающий Иван Болдырев, но и авторитетнейший В.В. Стасов – оба они уже тогда считали высшей ценностью фотографии, по серьёзности поставленных задач, её сходство с живописным оригиналом. И поэтому-то похвалой звучат слова критика в каталоге фотографических коллекций Государственной Публичной библиотеки им. М.Е. Салтыкова-Щедрина:

«Казак-стрелок» … по позе, по выражению… напоминает знаменитую картину Перова «Птицелов» …стрелок, стоящий во весь рост… точно так же настоящая картина… «Казаки, возвращающиеся с ярмарки»… всё это представляет целую галерею оригинальных и изящных картин».

Стасов безусловно был прав в этой характеристике. Утверждая в своей ранней статье «Фотография и гравюра», что «мир искусств далёк и недостижим для фотографии» и что «ей никогда не должно заходить в область искусств», он не мог не увидеть живописной стихии в болдыревских донских кадрах. А увидев, не проявить присущую ему теоретическую непоследовательность.

Тем временем, видя «несочувствие» коллег, Болдырев собрался в Крым, где покровительствующий фотографу В.В. Стасов поручил ему снять Бахчисарайский дворец. Вскоре в Императорской Публичной библиотеке появился альбом с дворцовыми фасадами и интерьерами. Но для нас наибольший интерес в альбоме представляют всё-таки широкие панорамные пейзажи удивительного качества, поэтически запечатлевшие осенний сад с опавшей листвой, силуэты тополей на фоне покрытых дымкой крымских гор.

В Ливадии Болдыреву разрешали фотографировать императора Александра III. Случилось, что по дороге в Петербург негатив одного из царских снимков разбился. Досадное происшествие натолкнуло на мысль заменить чем-нибудь хрупкие и неудобные для съёмки стеклянные негативы.

В Государственной Публичной библиотеке им. М.Е. Салтыкова-Щедрина хранится единственный в своём роде снимок, на котором рукой Стасова сделан надпись:

«Ив. Вас. Болдырев за изобретением смоловидной плёнки-пластинки. 1878 год».

А на нём, совсем как на полотне излюбленного критиком жанриста-передвижника, сцена, изображающая убогую комнату, где за прикрытым рваной газетой столом (на котором сосуды с реактивами соседствуют с чайником) сидит Болдырев. Здесь, очевидно, он и написал строки (впоследствии опубликованные в брошюре 1883 года) об изобретённой плёнке, которая

«не изменяется ни от высокой температуры, ни от сырости и положенная с негативным изображением на сутки в воду… была так же прозрачна и эластична…».

О своём новом изобретении Болдырев опять доложил V Отделу светописи, и опять безуспешно. Сведения о болдыревской плёнке впервые появляются лишь в обзоре Всероссийской художественно-промышленной выставки 1872 года. Среди её сорока участников был представлен и Болдырев, выставивший, кроме снимков, плёночные негативы, объектив своей конструкции и другие приспособления. Он получил за фотографии бронзовую медаль, которая не принесла радости – ведь главным в экспозиции были изобретённые «принадлежности», никак не отмеченные жюри.

Слабым утешением ему могло служить лишь мнение чрезвычайно популярного фотохудожника того времени А.О. Карелина, по словам самого Болдырева,

«… познакомившегося со мной, там же, на выставке. Смотря на мои фотографии, он сказал: «Как художнику нельзя не позавидовать Вашим фотографиям, они видно сделаны в разных местностях России… А мои фотографии… у меня дома… Я непременно хочу сделаться Вами: быть любителем-фотографом и ездить по России, снимать типы и древности».

Мастер не случайно приводит карелинское определение своего статуса как «фотографа-любителя», хотя у того же В.И. Срезневского это вызывает протест. Для И.В. Болдырева же было важным подчеркнуть полное бескорыстие своих поисков.

Всего лишь «полезной выдумкой», но никак не ценным изобретением, посчитал болдыревскую плёнку и известный знаток В.И. Срезневский. Между тем, она успешно испытывалась в Учёной комиссии педагогического музея военно-учебных заведений, заслужила одобрительный отзыв Д.И. Менделеева. Гибкая плёнка имела, конечно, большое будущее, усовершенствуй её Болдырев в более благоприятных условиях, имей он официальную поддержку Русского технического общества.

Но, очевидно, из сложные взаимоотношения, инстинктивное недоверие петербургских профессионалов к дилетанствующим, по их мнению, занятиям донского самоучки, помешали увидеть большие перспективы болдыревского изобретения. А оно почти на десять лет опередило использование гибкой плёнки знаменитой фирмой «Истмен-Кодак»!

В России же промышленной разработкой болдыревской плёнки никто не заинтересовался, и, подробно описанная Болдыревым в тоненькой малотиражной брошюре 1886 года, она осталась совершенно незамеченной.

Зато броская зазывная реклама журнала «Фотографический вестник» извещала в 1889 году, что из Америки ожидается партия негативной плёнки Карбута «прозрачной как слеза», что бумага Истмена со съёмной плёнкой является «фотографическими негативами будущего времени». И покупали русские мастера привозные «принадлежности», оказавшись в полной зависимости от западной промышленности.

Вполне понятна горечь Болдырева, писавшего, что «на обширной «матушке» Руси немало прошло бесследно весьма полезных изобретений того, что люди, обладающие средствами, верят в авторитетность, а не в труд бедняка, который много хорошего придумывает».

Он жалуется:

«Я живу в обыкновенной меблированной комнате, занимаюсь усовершенствованием по фотографии и от публики заказов не принимаю: я снимаю, конечно, фотографии (иначе меня совсем нельзя бы и назвать фотографом), но только со своих знакомых и большею частью без денег – если же кто и платит, то из любезности, — зная моё «положение». Путешествую же я также не затем, чтобы фотографиею зарабатывать деньги… а чтобы собирать типы и достопримечательности России…».

Конечно, нельзя не посочувствовать и не восхититься бескорыстием Болдырева. Но быть может, если бы стал он добиваться «из фотографии источников средств жизни», то сумел и свою плёнку сделать серьёзным вкладом в развитие русской фотографии?

В дальнейшем появляются его альбомы петербургской жизни, фотографии Болдырева экспонируются на выставках и получают награды. В 1889 году на одном из докладов в Русском техническом обществе сообщалось уже о его моментальном затворе, как «лучшем из всех имеющихся в продаже». Известно, что с помощью этого новшества Болдырев фотографировал пейзажи из окна вагона поезда, что было незаурядным достижением для тех лет.

Запечатленный Иваном Васильевичем Болдыревым при помощи самодельных стёкол мир – это мир истинного художника. Художника, который упорно, бескорыстно и часто безнадёжно экспериментировал только с единственной «высокой» целью – сделать русскую фотографию настоящим искусством.

Е. БАРХАТОВА    

(журнал «Наше Наследие» IV (10) 1989). 

- FIN -