Sarkel

Без малого 100 лет прошло со времени открытия захоронения у ст. Романовской (1884 г.), едва ли не самого богатого захоронения хазарского времени в бассейне р. Дон. Удивительным образом все это время оно оставалось вне поля зрения хазароведов, что, по-видимому, следует объяснить обстоятельствами находки и судьбой вещей. Обнаруженные случайно при строительных работах предметы из погребения, переходя из рук в руки, не сразу достигли музеев Москвы, Петербурга, Новочеркасска, причем некоторое время их принадлежность одному комплексу оставалась тайной. Позже уяснению хронологической позиции Романовского погребения препятствовало неточное определение происходящих из него монет (1). Датировка комплекса хазарским временем затруднялась нехарактерным обликом золотых романовских вещей, не имевших аналогий в древностях салтово-маяцкой культуры Дона, связываемой с населением Хазарского каганата. Не находили в них соответствий и существенные детали погребального обряда.

Таким образом, Романовское захоронение до настоящего времени представлено в литературе лишь разрозненными упоминаниями не получивших твердой даты отдельных предметов.

Предлагаемая заметка представляет первую попытку рассмотреть Романовское захоронение как комплекс всех сохранившихся вещей, реконструируемый на основе доступной литературы, музейных коллекций и архивных материалов. История находки изложена на страницах двух дел Археологической комиссии: записки Х.И. Попова «Археологическая находка в ст. Романовской» (2) и отличающейся незначительными деталями копии с нее (3). Записка Х.И. Попова составлена на основании сведений проводившего специальное дознание чиновника. Ввиду их важности здесь приводятся без изменений с незначительными сокращениями данные об открытии погребения, описания вещей и деталей погребального обряда:

   «…На левом берегу Дона… на выгоне у станицы, в расстоянии от неё около 150 саж. (*) по направлению к югу строилась мельница. В этом месте было небольшое, едва заметное над поверхностью земли возвышение в виде обыкновенной могилы…   

   …трое крестьян… вырыли яму в длину до 3 и в ширину до 2,5 аршин (*), на глубине около 6 четвертей (*) (по показанию одного из рабочих, около 2-х аршин) заметили блестящие металлические вещи:   

   4 золотых пластинки квадратной формы, с резными украшениями в виде птиц и цветов, посредине каждой пластинки находилось по одному камню – на 2-х круглой формы, а на 2-х трехгранные, из них два синего, один синевато-желтого и один темно-голубого цвета; вокруг каждой пластинки были украшения из желтого жемчуга, нанизанного на золотой проволоке; 

   1 золотой перстень, весившего два золотника (*), с гнездом для камня. По-видимому, выпавшего при открытии, но не найденного; 

2 золотых серьги с камнями овальной формы и жемчужинами, уцелевшими на одной из серег; 

   1 большое золотое кольцо с ушком для привески; 

   4 золотых очень тонких обломка от какого-то украшения и 2 золотых монеты; 

   кроме того, там же было несколько кусков железного шлака с мелкими блестками золота. Найденные вещи были при человеческом скелете (пластинки на груди), положенном, по показаниям крестьян, головою на северо-запад, по-видимому, без гроба, т.к. признаков истлевшего гроба не оказалось;   

   около головы стоял глиняный горшок, наполненный древесным углем;

   в расстоянии аршин трех от горшка в противоположную сторону, т.е. в ногах скелета, оказалась голова и кости лошади» (4).

(*) – сажень (3 аршина; 7 футов; 100 соток) = 2, 1336 м;

аршин (4 четверти; 16 вершков; 28 дюймов) = 711,2 мм;

четверть (4 вершка) = 177,8 мм;

золотник (96 долей) = 4,26575 г; — прим. ред.

Почти все вещи, перечисленные в материалах «дознания», очутились впоследствии в музеях. В музейных собраниях неизвестны лишь глиняный горшок (оставлен раскопщиками в могиле), перстень и «кольцо с ушком для подвешивания». Очевидно, находчики присвоили последнее наименование массивной серьге с шипом в верхней части кольца и подвижной подвеской в нижней (рис. 7, 2).

Это допущение объясняет «исчезновение» кольца. В числе находок такая серьга не упоминается, а единственным предметом, с которым она может быть отождествлена, является кольцо. Серьга с большей частью предметов романовской находки хранится в Государственном Историческом музее в Москве, куда вещи поступили из Московского Археологического общества (5). Х.И. Попов был знаком с письмом Общества священнику М. Наумову, приславшему вещи в Москву, в котором перечислены все поступившие предметы (6). В письме, как позднее и в Указателе ГИМа (7), серьга выступает уже под новым названием: «…маленькая золотая пряжка… из проволочного кольца с язычком и стерженьком, выступающим из кольца». Естественно, в этом описании трудно было узнать «большое золотое кольцо», и оно попало в разряд утраченных.

Вместе с серьгой в ГИМе хранятся: золотая византийская монета, маленькая составная застежка со вставками камней (серьги с жемчужинами по записке Х.И. Попова), три фрагмента золотых пластин-обкладок и аграф, украшенный камнями и изображениями птиц. Другой аграф был прислан в С.-Петербургское Археологическое общество (8), приобретен Археологической комиссией (9) и в 1888 г. передан в Эрмитаж (10). По-видимому, в близкое время «отысканы и приобретены для Донского Музея» вторая монета, небольшой обломок украшения из тонкой золотой пластинки с орнаментом и «два куска железного шлака с блестками золота» (11).

Подробное рассмотрение инвентаря следует начать с византийских монет, поскольку их определение автоматически освобождает от полемики с работами, для авторов которых присутствие монет в романовском комплексе осталось неизвестным. Так, вопреки монетам, Б.А. Рыбаков отнес Романовское погребение к антской эпохе, датируя аграфы V-VI вв. (12). Принял дату и интерпретацию Б.А. Рыбакова Б.В. Лунин, находивший в романовских вещах свидетельства родства антов с позднейшими славянами (13). К VI в. отнес романовскую находку С.В. Киселев (14). Хранившаяся прежде в Донском музее золотая монета чеканена в правление Константина Погоната (681-685) (15). В настоящее время местонахождение монеты неизвестно (16). В.В. Кропоткин дал описание монеты, не указывая источник, по которому составлено это описание (17). Фотография лицевой стороны опубликована в каталоге Новочеркасского музея (18). О возможности другого издания свидетельствует типографское воспроизведение этой монеты, хранящееся в одном из дел Археологической комиссии (19). Изображение реверса позволяет ограничить предложенное В.В. Кропоткиным время выпуска (рис. 1, б).

Вторая монета из Романовской, хранящаяся в ГИМе, принадлежит сравнительно редкому типу, связывавшемуся до недавнего времени с правлением Льва III (20).

Вес солида – 4,06 г, диаметр – 18 мм. На аверсе – погрудное изображение облаченного в лорос императора анфас, в невысокой короне с крестом на возвышении, в правой поднятой руке – консульская «маппа», в левой – сфера с крестом. На оборотной стороне – крест на четырех ступенях (рис. 1, а). Принадлежность монет такого типа Леонтию II (695-698) установлена работами двух исследователей. Л. Лаффранчи на основании различий портрета, костюма, инсигний и надписи выделил монеты Леонтия из числа приписывавшихся прежде Льву III, а Дж. Кент анализом письменных источников установил, что Леонтий «носил второе… «императорское» имя (21). Таким  образом, обе романовские монеты чеканены в VII в. со сравнительно небольшим (11-18 лет) интервалом во времени выпуска. Вопрос о «запаздывании» монет в комплексе может быть решен датированием остальных предметов сопровождающего инвентаря.

Наибольшим вниманием в литературе заслужено пользовались романовские аграфы, издававшиеся неоднократно (22). Степень их известности все же не соответствует изученности. Указанные выше предлагавшиеся Б.А. Рыбаковым, Б.В. Луниным и С.В. Киселевым даты никак не обосновывались. Подробнее намеревался заняться аграфами Н.П. Кондаков. Для подготавливавшегося к печати второго тома «Русских кладов» художником Н. Сусловым был сделан акварельный рисунок аграфа из Эрмитажа. Для издания были подготовлены только таблицы (23), поэтому мнение Н.П. Кондакова известно лишь по предшествующим работам. Вначале он предлагал раннюю дату изготовления: «Сухой пошиб чекана и резьбы указывают на VII-VIII вв., с чем согласны и принадлежавшие монеты» (24). Впоследствии, под влиянием ставших известными позднее аналогий (черниговские рога, кувшин из Перми – находка 1895 г.) он отнес романовские аграфы к восточным изделиям, появляющимся в VIII-IX вв. в Перми и на юге России (25). Если приведенные аналогии «по самой технике и манере изображения» и близки романовским застежкам, то для датирования последних по этим поздним предметам нет в настоящее время оснований.

Обратимся к самим аграфам. Каждый из них представляет собой две квадратной формы золотые пластины, соединенные вместе углами при помощи специальных петель (26). В центре пластин напаяно по гнезду для вставки камня. Это тонкий лист золота, вырезанный в форме четырехлепесткового цветка. Вставки на обеих парах застежек одинаковы по форме: на пластинах с одной петлей – овальные, а на пластинах с двумя петлями – в форме трехгранной пирамиды. На аграфе, хранящемся в Эрмитаже, это голубые сапфиры общим весом 14 карат (*).

(*) – карат = 0,2 г ; прим. ред.

Вес самих пластин без камней – 98,22 г. На московском аграфе на одной из пластин – сапфир весом в 5 карат, на другом – стекло весом 1,5 г (27). Оба голубого цвета. Гнезда окружены кольцом тонкой зерни. Пластины орнаментированы выполненной с оборотной стороны чеканкой. По краям каждой из пластин мелкие выпуклые точки в два ряда. Между рядами напаяно по восемь петель: в каждом углу и посредине на каждой стороне пластины. Петли служили для продевания золотого дрота (сохранился на аграфе ГИМа) с нанизанными на него жемчужинами (уцелело 9 штук, заметно различающихся по размеру; общий вес 1 г). На стороны пластин опираются концами дуг гладкие рамы медальонов. Внутри медальонов – изображения птиц (павлин и петух) с ветвью в клюве (рис. 2-4).

Между медальонами, в углах внутреннего поля пластин расположены фигуры в виде креста, образованного четырьмя сросшимися листьями. Чеканенные с оборота изображения птиц и листьев разделены с лицевой стороны частыми штриховыми насечками (оперенье птиц, прожилки листьев). Края пластины шириной 5-6 мм загнуты под прямым углом к оборотной стороне. На обороте расположены по углам четыре петли для нашивания пластин на одежду (рис. 2, 2). На разных участках оборотной стороны сохранились следы окиси бронзы ярко-зелёного цвета.

Ни одна из четырех пластин обеих застежек не повторяет полностью другую (28). На одной пластине аграфа из Эрмитажа во всех четырех медальонах изображены павлины. Три павлина и петух – на одной из пластин ГИМа. На оставшихся – по два петуха и павлина, но исполнение деталей (хвосты птиц, ветви) различно.

Уникальность вещей затрудняет поиски аналогий. Предметы, повторяющие одновременно форму, технику и особенности композиции романовских застежек, неизвестны. Для определения даты изготовления необходимо выявить предшествующие им формы, содержащие аналогии существенным для датировки деталям аграфов. Прототипы следует искать среди близких по устройству и назначению предметов в составе аварских древностей. Происхождение аварских двучастных застежек, по-видимому, связано с предшествующим им по времени круглыми фибулами, встречающимися в погребениях парами. Как правило, аграфы встречаются в наиболее богатых погребениях аварского времени (29). Все же в настоящее время они известны уже в большом числе, и существуют опыты их классификации и датировки. Большой интерес представляют находки могильника Алатьян, погребения которого датированы не только по внешним аналогиям, но и по взаимному расположению разновременных групп могил. Наиболее ранние аграфы Алатьяна и их аналогии датируются началом или серединой VII в. (30). В погребении 84 это круглая тисненая серебряная бляха с позолоченной поверхностью (31). По мнению И. Ковриг, застежки с круглыми тиснеными пластинами предшествуют застежкам квадратной формы, хотя их и не разделяет значительный отрезок времени (32). Наиболее поздние аграфы Алатьяна (погребения 372, 386) вновь состоят из двух круглых частей, и в центре каждой – гнездо для вставки стекла круглой формы (33). Этот позднейший тип аварских застежек представлен наибольшим числом находок и датируется VIII в. (34). З. Чилинска относит его возникновение к первой четверти VIII в. и специально отмечает отсутствие совместных находок этого типа аграфов с тиснеными пластинчатыми обкладками (35), что может иметь важное значение для датировки Романовского погребения, где значительную часть вещей составляют такие обкладки.

Романовские аграфы с пластинами квадратной формы находят наиболее близкие аналогии среди аварских застежек, расположенных во времени между двумя указанными типами из Алатьяна. Наиболее сходны с донскими аграфы из Дунапатаи (отдельная находка), Абони (погребение 128) и Юлле (погребения 184, 201). Многократно издавалась застежка из Дунапатаи (36), состоящая из двух чеканенных золотых пластин прямоугольной формы, соединенных при помощи крючка и петли. В центре пластин находятся прямоугольные гнезда для камней (утрачены). Между двумя рядами выпуклостей, расположенных на лицевой стороне пластин, украшенных растительным орнаментом, размещено по 14 петель. Боковые поверхности застежки украшены изображениями человеческих масок. По мнению Т. Хорвата, вещь могла быть изготовлена в середине VII в., а попасть в землю – в начале VIII в. (37). Близкие по способу оформления лицевой стороны застежки происходят из могильника Юлле (38). Они состоят из двух овальной формы пластин тисненой бронзы с загнутыми перпендикулярно оборотной стороне краями. В центре пластин вставки стекла овальной формы, окруженные рядом выпуклостей. На позолоченной поверхности лицевой стороны – по 5 петель. Указывая византийскую аналогию, Т. Хорват считал, что в аварское время эти петли уже не имели практического значения (39). Романовские застежки подтверждают правоту в этом вопросе Й. Хампеля, верно определившего назначение таких петель на аграфе из Абони (40). Боковая поверхность застежки из погребения 184 в Юлле и застежки из Абони орнаментирована растительными побегами (41), позволяющими датировать вещи временем не ранее середины VII в.

Романовские застежки сходны с аварскими по следующим признакам:

1)      внешняя поверхность образована пластинчатой обкладкой,

2)      обкладка укрепляется на бронзовой основе (на романовских аграфах следы бронзы на оборотной стороне пластин),

3)      на внешней стороне пластин находятся петли для продевания проволоки с жемчугами,

4)      в центре пластин – гнезда для вставки камней или стекла.

По наиболее близким аварским аналогиям время создания романовских застежек следует определить концом VII – первой четвертью VIII в. Подтверждает эту дату сравнение с некоторыми из предметов погребения у с. Малое Перещепино. Графическое сопоставление одной из двух золотых перещепинских пластинчатых обкладок с романовскими аграфами принадлежит Б.А. Рыбакову (42). Изображения ветвей в клювах романовских птиц очень близки пальметтам на щитке массивной перещепинской пряжки (43). Пальметты  с «растрепанными» лепестками украшают большое число вещей из Перещепина (кубки, обкладки седла, колчана и др.) (44), свидетельствуя о сложении нового стиля, опирающегося на традиции степей и культурные достижения Средней Азии и Ирана (45). Детальное совпадение формы лепестков пальметт (длинные изогнутые окончания, волюты на конце) пряжки из Перещепина и донских аграфов важно для датировки последних. По мнению Б.И. Маршака, датирующего Перещепино третьей четвертью VII в., орнаментированные такими пальметтами вещи перещепинского погребения относятся к недолго существовавшему центру (46), что предполагает и хронологическую близость им романовских застежек. Способ применения линии, заканчивающийся круглой ямкой в завитках волют (на перещепинских вещах ещё отсутствует), позволяет соотнести аграфы с ранними образцами (начало VIII в.) школы А согдийской торевтики (47).

Узор, близкий орнаменту указанной группы перещепинских вещей, украшает фрагмент золотой пластинчатой обкладки из Романовской (рис. 5, 7, 3). Вопреки высказанному много лет назад Х.И. Поповым мнению (48), «четыре золотых, очень тонких обломка» не принадлежали одному предмету. Х.И. Попов был знаком с большей частью находки по описанию, но его мнение приняли и сами хранители вещей (49), и оно дожило до наших дней (50). Знакомство, с хранящимися в ГИМе «тремя обломками круглой золотой обложки с тисненым орнаментом» показало, что эти фрагменты принадлежат в действительности двум, изготовленным в сходной технике, но различными предметам. Из двух фрагментов подбирается тонкая выпуклая пластинчатая обкладка подквадратной (?) формы (рис. 6).

Третий фрагмент принадлежит другому предмету, изготовленному из более толстой пластины, близкой по толщине пластинам аграфов. Часть этой пластины сильно помята, но на сохранившихся участках хорошо различим растительный орнамент, близкий перещепинским «растрепанным» пальметтам, но более строгий. По-видимому, орнамент этой обкладки представляет собой промежуточное звено между перещепинскими и более стилизованными орнаментами на деталях поясного набора из Ясиново (51) и многочисленных предметах из албанской находки во Врапе, датированных началом VIII в. (52). Наиболее близок орнамент романовской обкладки узору золотой чаши (рукоять) из Албании (53).

В целом золотые пластинчатые обкладки из Романовской соотносятся со II периодом хронологии аварских древностей (680-720). По обкладкам Романовское захоронение следует датировать временем не позднее первой трети VIII в. Новые определения монет в значительной мере снимают условность применения венгерской хронологической шкалы для датировки донского памятника.

Не изменит предлагаемую для Романовского погребения дату (первая треть VIII в.) золотая романовская серьга (54). От более поздних салтовских серег её отличают массивность (вес 4, 96 г), круглая форма кольца. Наиболее близки ей серьги из Ясиново (55).

Уникальна для одновременных погребений Восточной Европы маленькая золотая двучастная застежка со вставками камней, украшенная жемчугами (рис. 7, 1).

Вероятно, она принадлежала той же одежде, что и аграфы, располагаясь на её верхней части. Общий вес застежки – 5, 37 г. Одна из вставок определена как изумруд весом в 4 карата, другая (по виду флюорит или аметист) – как камень (56).

Сохранившиеся вещи Романовского погребения производят впечатление близких по времени и месту изготовления. Возможно, они сделаны в ставке местного степного предводителя. Единый стиль представлен золотыми аграфами и пластинчатыми обкладками. Часть предметов объединяется использованием жемчуга: аграфы, малая застежка, возможно, серьга. Общи конструктивные особенности украшений – использование тонкой золотой шестиугольной пластинки для удержания жемчуга (малая застежка) или камня (серьга). Вероятно, как свидетельство местного «варварского» производства можно рассматривать вторичное использование камней, украшающих малую застежку, изумрудной бусины в виде шестигранной призмы и вытянутой бусины фиолетового цвета с грубым несовпадающим сверлением с обоих концов.

Кратковременный характер носило проникновение в южнорусские степи, судя по известным находкам, изумрудов и сапфиров (представлены в Перещепино) и аметистов (Ясиново).

Датировка погребения первой третью VIII в. заставляет обратить пристальное внимание на детали погребального обряда. В литературе практически отсутствуют указания на памятники почти столетнего отрезка хазарской истории – со времени установления в Подонье гегемонии хазар до появления самых ранних памятников салтово-маяцкой культуры (середина VIII в.). Особого внимания заслуживает наличие курганной насыпи над Романовским захоронением, что существенно отличает его от погребений салтово-маяцкой культуры Дона. Очевидно, погребение из Романовской характеризует досалтовский период хазарской истории, принадлежит представителю социальных верхов Хазарского каганата и должно быть связано с отличной от салтово-маяцкой археологической культурой. Можно предполагать одновременное существование этой культуры с ранними памятниками салтово-маяцкой. Как выяснилось, наиболее богатые погребения хазарского времени в бассейне Дона, содержащие золотые византийские монеты, совершены под курганными насыпями (57). В числе этих погребений археологически исследовано единственное подкурганное захоронение – у Соколовской балки под Новочеркасском, содержавшее солид Льва III (725-732). Бесспорно хазарский возраст погребения у Соколовской балки и яркие детали погребального обряда делают его ключевым для выделения уже более многочисленной группы подкурганных захоронений хазарского времени, отличных по обряду и инвентарю как от типичных погребений салтово-маяцкой культуры Дона, так и от подкурганных захоронений так называемых поздних кочевников (печенегов, гузов, торков). Наиболее яркие и устойчивые признаки выделяемой группы погребений: наличие ровика подквадратной в плане формы под курганной насыпью, ориентировка погребенного головой в западный сектор, его расположение вдоль южной стены могильной ямы, как правило, в подбое, присутствие костей лошади возле северной стены могилы. Показательно присутствие в составе погребального инвентаря вещей, имеющих восточные аналогии, прежде всего центральноазиатские. Наряду с отмечаемой принадлежностью памятников этой группы социальным верхам Хазарии чрезвычайно важное значение приобретает распространение памятников этой группы и на районы домена каганата – в Нижнее Поволжье (58).

Территориально Романовское захоронение попадает в район концентрации памятников с ровиками квадратной формы. Оно обладает важнейшими признаками её: западная ориентировка погребенного, курганная насыпь, кости лошади в могиле. С запада от Романовского погребения расположен могильник, давший наибольшее число курганов с ровиками, исследованный в зоне строительства Донской оросительной системы (59). С востока, также в непосредственной близости от ст. Романовской, находится Дорофеевский могильник со средневековыми курганами, содержащими ровики квадратной в плане формы под насыпями. Среди таких курганов исследован один, в котором ровик не прослежен, но который содержал одиночное захоронение хазарского времени с двумя византийскими монетами VII в. (60). Погребенный ориентирован головой на запад.

Таким образом, Романовское захоронение, датированное прежде всего по образцам художественной обработки металла, является одним из немногих пока бесспорно предсалтовских памятников хазарского времени, оставленных представителями социальных верхов каганата. По особенностям обряда оно может быть отнесено к сравнительно многочисленной уже группе подкурганных захоронений, часть которых также относится к досалтовскому периоду, а часть одновременна ранним погребениям салтово-маяцкой культуры. Существенные отличия в обряде и аналогии обряду и инвентарю в памятниках Центральной Азии позволяют поставить вопрос об отличной от носителей салтово-маяцкой культуры Дона природе этноса носителей подкурганного обряда захоронения раннехазарского времени в бассейне Дона.

Отсутствие прямых аналогий ярким находкам Романовского погребения на отдаленных территориях делает вероятным предположение о местном производстве большинства романовских вещей, принадлежащих плохо изученному ещё периоду хазарской истории южнорусских степей. Немногочисленность находок такого рода объяснима высоким социальным рангом погребенного. Выделяемые детали погребального обряда, никогда до этого не привлекавшие специального внимания хазароведов, указывают новое направление поисков собственно хазарской культуры: погребения под курганными насыпями – разновидность погребальных памятников, которая и должна, в первую очередь, привести к новым находкам образцов продукции мастерских, работавших при ставке кагана.

Примечания

1. Приношу глубокую благодарность И.В. Соколовой за ценные для меня консультации по вопросам византийской нумизматики.
2. «О присылке в Комиссию на рассмотрение древностей, принадлежащих учреждаемому в Новочеркасске Донскому музею». Архив ЛОИА, ДАК № 65, 1886.
3. О раскопках В.И. Ястребова в Области Войска Донского. Архив ЛОИА, ДАК № 9а, 1890 г.
4. Там же, с. 11, 12.
5. Инв. № 78607; приношу глубокую благодарность сотрудникам 2-го археологического отдела ГИМа Н.В. Трубниковой и Д.Л. Талису за любезную помощь в знакомстве с романовскими вещами.
6. «О присылке в Комиссию…», с. 6.
7. Императорский Российский Исторический музей. Указатель памятников. М., 1893, с. 364-365, № 602.
8. «О присылке в Комиссию…», с. 6.
9. ОАК за 1882-1888 гг. Спб., 1891, с. CXCIX, CC.
10. Кондаков Н.П. Эрмитаж. Указатель отделения средних веков и эпохи Возрождения. Спб., 1891, с. 266.
11. «О присылке в Комиссию…», с. 12.
12. Рыбаков Б.А. Анты и Киевская Русь. – ВДИ, 1939, № 1 (6), с. 336.
13. Лунин Б.В. Саркел (К истории славян и хазар на Дону). Ростов-на-Дону, 1939, с. 87.
14. Киселев С.В. Древняя история Южной Сибири. М., 1951, с. 544.
15. Семенов А.И. Византийские монеты из погребений хазарского времени на Дону. – В кн.: Проблемы археологии. II. Сб. статей в память проф. М.И. Артамонова. Л., 1978, с. 181.
16. В Новочеркасском музее отсутствует (письмо сотрудницы музея Л.И. Бойко от 12.XII.1974).
17. Кропоткин В.В. Новые находки византийских монет на территории СССР. – ВВ, 1967, № 26, с. 170.
18. Попов Х.И. Описание археологического отдела Донского музея. Новочеркасск, 1900 (1905 – исправлено рукой Семенова А.И.; прим. ред.), табл. 13, вторая сверху в левом столбце.
19. Об археологических разысканиях Н.Е. Бранденбурга в Донской области (Архив ЛОИА, ДАК № 17, 1891 г., л. 82). Надпись реверса не находит полных соответствий ни в одном из известных каталогов византийских монет. По мнению И.В. Соколовой, надпись искажена.
20. Кропоткин В.В. Клады византийских монет на территории СССР. М., 1962. с. 27, № 84; Он же. Новые находки…, с. 170.
21. Laffranchi L. La numismatica di Leonzio II, Studio su un periodo della monetazione italobysantina. – Numismatica, 1938, 4, p. 73-74; — 1939, 5. 7-15, 91-92; Kent J. P. C. The Mystery of Leontius II. – The Numismatic Cronicle and Yournal of the R. Numismatic Society, 1954, 14; Grierson Ph. Catalogue of the Bysantine Coins in the Dumbartion Oaks Collection, vol. 2, pt. 2, Washington, 1968. p. 610).
22. Толстой И.И., Кондаков Н.П. Русские древности в памятниках искусства. Вып. 3: Древности времени переселения народов. Спб., 1890, с. 149, рис. 179; Antiquiles de la Russie Meridionale. Kondakof N., Tolstoi I. et Reinach S. Paris, 1891, p. 508, fig. 468; Рыбаков Б.А. Анты и Киевская Русь…, с. 336; Кропоткин В.В. Клады…, рис. 18; Искусство Византии в собраниях СССР. М., 1977, т. 2, с. 14, рис. на с. 13.
23. Кондаков Н.П. Рисунки русско-византийских древностей. Архив ЛОИА, P-I, № 233, 793.
24. Кондаков Н.П. Эрмитаж. Указатель…, с. 266.
25. Кондаков Н. Русские клады. Спб., 1896, т. 1, с. 16, 20.
26. Соединение пластин, хранящихся в ГИМе, посредством снятого с одной из них золотого дрота с нанизанными жемчужинами (Кропоткин В.В. Клад…, рис. 18) произошло уже в стенах музея, о чем свидетельствует фотография времени поступления предметов из картотеки хранения второго археологического отдела ГИМа (пластины изображены раздельно) и описание аграфа в каталоге музея: Императорский Российский Исторический Музей…, с. 364, № 599.
27. Пробирные листы за 1949 г. «Книги учета драгоценных металлов и камней» 2-го археологического отдела ГИМа.
28. Предложенная Б.А. Рыбаковым прорисовка с повторяющимся изображением павлина во всех медальонах обеих пластин аграфа (Рыбаков Б.А. Анты и Киевская Русь…, с. 336, рис. 4, д) неверна.
29. Cilinska Z. Slawisch-awarisches Graberfeld in Nove Zamky. Bratislava, 1966, s. 163; Hampel J. Altertumer des fruhen Mittelalters in Ungarn. II. Braunschweig, 1905, s. 798.
30. Kovrig I. Das awarenzeitliche Graberfeld von Alattyan. Budapest, 1963, s. 116.
31. Ibid., S. 115-116, Taf. VIII, 3, Taf. LXIV, 3.
32. Ibid., S. 144.
33. Ibid., S. 165-166, Taf. XXVI, 16, 17, Taf. XXV, 59.
34. Ibid., S. 166.
35. Cilinska Z. Slawisch-awarisches Graberfeld…, S. 163.
36. Laszlo G. Steppenvolker und Germanen. Budapest, 1974, Taf. 134; Horvath T. Die awarischen Graberfelder von Ullo und Kiskoros, — AH, 1935, XIX, S. 52, Taf. XLVIII; Hampel J. Altertumer…, I, S. 66, fig. 71; III, Taf. 282.
37. Horvath T. Die awarischen Graberfelder…, s. 331.
38. Ibid., S. 28-30, 58-61, Taf. XI, 1-3, 5, 6; XLY II, 2, 3.
39. Ibid., S. 62. Anm. 16.
40. Hampel J. Altertumer…, II, s. 798.
41. Horvath T. Die awarischen Graberfelder…, s. 26, Abb. 4); Hampel J. Altertumer…, III, s. 798.
42. Рыбаков Б.А. Анты и Киевская Русь…, с. 336, рис. 4 д.
43. Бобринский А. Перещепинский клад. – МАР № 34. Пг., 1914, с. 116, № 42, табл. XVI, рис. 57.
44. Там же, табл. X, XIV, 43-45, XV, 49.
45. Маршак Б.И., Скалон К.М. Перещепинский клад (к выставке «Сокровища искусства Древнего Ирана, Кавказа, Средней Азии»). Л., 1972, с. 19.
46. Маршак Б.И. Согдийское серебро. Очерки по восточной торевтике. М., 1971, с. 52. Приношу глубокую благодарность Б.И. Маршаку за ценные для меня консультации по вопросам восточной торевтики.
47. Там же, с. 21, 22.
48. О раскопках В.И. Ястребова…, с. 11.
49. Императорский Российский Исторический Музей…, с. 364-365.
50. Кропоткин В.В. Клады…, с. 27, № 84, рис. 18.
51. ОАК за 1889 г. Спб., 1892, с. 91-92; ОАК за 1890 г. Спб., 1893, с. 123.
52. Маршак Б.И., Скалон К.М. Перещепинский клад…, с. 16.
53. Strzygowski I. Altai-Iran und Volkerwander-ung. Leipzig, 1917, Abb. 10, Taf. III.
54. В описании В.В. Кропоткина, заимствованном в «Указателе ГИМа» (Кропоткин В.В. Клады…, с. 27, № 84), названа золотой пряжкой.
55. ОАК за 1889 г. СПб., 1892, с. 91-92; ОАК за 1890 г. Спб., 1893, с. 123.
56. Пробирные листы за 1949 г. «Книги учета драгоценных металлов и камней» 2-го археологического отдела ГИМа. Определение Шишкова Н.П.
57. Семенов А.И. Византийские монеты…, с. 181-182.
58. Булатов Н.М., Дворниченко В.В., Кореневский В.В., Малиновская Н.В., Федоров-Давыдов Г.А. Раскопки курганов в Черноярском районе Астраханской области. – В кн.: АО 1974 года. М., 1975, с. 140; Быков А.А. Из истории денежного обращения Хазарии в VIII и IX вв. – В кн.: Восточные источники по истории народов Юго-восточной и Центральной Европы. III. М., 1974, с. 59; Погребение с аббасидским динаром 143 (760/61) г.
59. Копылов В.П., Житников В.Г. Работы в зоне строительства Донской оросительной системы. – В кн.: АО 1978 года. М.. 1979, с. 130-131; Копылов В.П. Раскопки курганов на территории Донской оросительной системы. – В кн.: АО 1979 года. М., 1980. с. 113. Обращает на себя внимание факт открытия квадратных в плане рвов в курганах-кенотафах Подонья (Смирнов Ю.А., Узянов А.А. Нижнесальские курганы. – В кн.: АО 1977 года. М., 1978, с. 143), что открывает возможности более широких восточно-европейских – центральноазиатских параллелей: донские квадратные рвы – древнетюрские оградки; каменная ограда Вознесенского «городища» на Днепре – поминальники типа Кюль-тегина.
60. Лаготский К.С., Шилов В.П. Исследования Волго-Донской экспедиции. В кн.: АО 1976 года. М., 1977, с. 158-159.

- FIN -